Почтовая карточка с несколько непонятной надписью «Всенародный праздник 1 мая. 18 апреля 1917 года в Петрограде. Дворцовая площадь». Издана в мае-июне 1917 года передовым для дореволюционной России методом фототипии. Подпись к артефакту выполнена дореформенным печатным набором. Оборотная сторона карточки не заполнена. Место для почтовой марки свободно. Размеры: 13,8 x 8,8 см. Цена и тираж не обозначены. Раритет входил в комплект из нескольких фотооткрыток, выпущенных специализированной петербургской Фотопечатней А.И. Центера по случаю первого официального празднования Первомая в России. Кажущееся противоречие в датах  — 1 мая, отмечаемое почему-то 18 апреля — объясняется разницей между дореволюционным российским и тогдашним европейским календарями. Оригинал.  Сохранность отличная.

*    *    *

Первое, что бросается в глаза при взгляде на эту фотокарточку — огромная масса народа, вышедшего на Дворцовую площадь для празднования Первомая, а также на удивление разнородный состав участников: есть здесь и беспогонные фронтовики в худых шинелях, и бывшие царские офицеры, и казаки в папахах, и рабочие в черных картузах и кепках, и старушки в шалях, и крестьянин с окладистой бородой, и мужчины в дорогих пальто и буржуйских котелках, и любопытный мальчишка-гимназист…  photo_meet11 мая 1917 года вошло в историю в связи с тем, что стало первым в России легальным Первомаем — праздник проходил официально, с разрешения Временного правительства и считался одним из символов свершившейся Февральской революции и свергнутого самодержавия. Новые власти упорно настаивали на том, что Первомай отныне является не просто пролетарским праздником, а праздником всего русского народа. Этот подход нашел отражение не только в эпитете «Всенародный» на подписи к представленной открытке, но и в составе участников. Такое единение людей совершенно, казалось бы, разных социальных слоев и интересов, объяснялось просто: с падением царизма у всех них, наконец, появилась надежда на перемены к лучшему, хотя это «лучшее» каждый видел по-своему.  Увы, для большинства из них надежды на новую счастливую и мирную жизнь так и остались несбыточными…

ОТ ЯЗЫЧЕСТВА К РЕВОЛЮЦИИ

Первомай, как известно, придумали вовсе не большевики. Этот праздник имеет многовековую историю. Еще три тысячи лет назад римляне поклонялись богине Майесте — покровительнице земли и плодородия. Именно в ее честь последний месяц весны был назван маем, а в его первый день устраивались торжества — чтобы год выдался урожайным.
Позже этот древний обычай переняли и жители многих других государств, в том числе и Россия. Постепенно религиозная основа праздника отошла на второй план, уступив место светскому содержанию. Многолюдные майские московские гулянья были заведены еще Петром Первым. Традиция эта сохранилась и при дочери Петра, Елизавете, причем, по свидетельству современников, в 1756 году гостей на праздник доставили более тысячи экипажей.

В те годы 1 мая не считался полноценным праздничным днем, и люди все же выходили на работу — правда, лишь до обеда. А после двух часов дня, если позволяла погода, массово выходили на природу — встречать весну. Как полагается, с гармошками, угощением и горячительным.  В Москве, начиная с первой трети XVIII века, маевки проходили преимущественно в Сокольниках, в XIX веке – в Марьиной роще и Петровском парке, а в Петербурге – в Екатерингофском парке. Постепенно подобные гулянья начали проводить и в других городах России: Первомай стал неотъемлемой частью праздничного быта многих губернских и уездных городов, а также промышленных поселков.

В Европе же по мере распространения христианства церковь все больше вытесняла языческую традицию чествовать богиню плодородия. К концу XVIII века Первомай даже почти удалось искоренить. Правда, ненадолго — всего на одно столетие. Праздник возродился в конце XIX века, но уже в совершенно новом формате. Согласно «канонической» версии этого события, взятой на вооружение коммунистами всего мира, 1 мая 1886 года в США и Канаде прошли митинги, на которых рабочие требовали ввести восьмичасовой рабочий день (о том, к чему привел переход на  7-часовой рабочий день в СССР, читайте в статье «Сложная арифметика труда»). При разгоне демонстрации в Чикаго погибли шесть человек, а в ходе последовавших за этим массовых выступлений против жестоких действий полиции были убиты восемь стражей порядка. По обвинению в убийстве полицейских четверо рабочих были приговорены к смертной казни (считается, что улики против них были сфабрикованы). Именно в память об этих  «невинно казненных тружениках» Парижский конгресс II Интернационала в июле 1889 года объявил 1 мая Днем солидарности рабочих всего мира и предложил ежегодно отмечать эту дату демонстрациями, на которых выдвигать социальные требования.

Впрочем, приведенная выше версия событий на деле имела ряд нюансов, которые советская пропагандистская машина старалась не афишировать. Начнем с того, что трагическая чикагская демонстрация 1886 года была организована не кем-нибудь, а американскими анархистами, возмущенными тем, что при 12-часовом трудовом дне средняя зарплата рабочих составляла всего 300 долларов, тогда как потребительская корзина равнялась 720 долларам. Однако в сознании советских людей вольнодумные анархисты должны были ассоциироваться не с поборниками прав пролетариата, а с пьяницами и бандитами, бессовестно распевающими похабную песенку о жареном цыпленке. Настоящие же борцы за «правое дело» могли быть только идеологически правильными коммунистами… пусть даже и американскими. Так анархическая демонстрация в Чикаго стараниями большевиков превратилась в социалистическую.

Вторым нюансом, ставившим советскую пропагандистскую машину в неловкое положение, был тот факт, что впервые Первомай был отмечен вовсе не в 1889 году в Париже, а годом ранее и опять же в Америке. Достоверно известно, что еще в декабре 1888 года Сент-Луисский съезд Американской Федерации Труда (АФТ) первым объявил 1 мая 1890 года Днем общенационального выступления за права рабочих. Однако в глазах большевиков Американская Федерация Труда никак не тянула на революционную организацию, а потому в СССР АФТ приклеили ярлык «предателя дела рабочих», а право исторически первым отметить Первомай было незаметно передано Парижскому конгрессу, который, на самом деле, сделал это на полгода позже.

Впрочем, и с самим Парижским конгрессом Интернационала были свои недомолвки. На самом деле французы вовсе не предлагали сделать этот день праздником международной солидарности — как и их американские коллеги, они просто призывали рабочих в этот день выходить на улицы с социальными требованиями, адресованными к властям и работодателям.  Но в СССР, как известно, праздник Первомая, при сохранении всех внешних атрибутов и лозунгов, постепенно приобрел диаметрально противоположный смысл. И если раньше выход на митинг свидетельствовал о готовности в любой момент встать на защиту своих прав и свобод, то после 1917 года маевки превратились в сплошные парады лояльности и послушания.

Однако не будем забегать вперед. В Российской империи первый Первомай в его «революционном» понимании случился в Варшаве, где в 1890 году прошла первая стачка с участием 10 тысяч рабочих. Годом позже первая пролетарская маевка состоялась в Петербурге, в ней участвовала небольшая группа рабочих Путиловского завода. В Москве же первое празднование 1 Мая пришлось на 1895 год: оно было устроено в лесу между станциями Вишняки, Кусково и Перово. Тогда на маевку собралось около 300 рабочих из 35 фабрик. Согласно дошедшим до нас воспоминаниям об этом событии, после сходки один из участников развернул спрятанное на груди красное знамя, на котором чернилами была выведена надпись «Да здравствует Первое мая!» После этого якобы раздалось первое в России пролетарское «Ура!»

Начиная с 1897 года маевки в Российской империи носили исключительно политический характер, неизменно сопровождались массовыми демонстрациями, выпуском листовок, последующими арестами зачинщиков. Если в 1895 году Первомай отмечали в 8 населенных пунктах, то в 1899 году – в 16, в 1900-м – в 20, а в 1902 году – уже в 36-ти городах. Вот как вспоминал 1 мая 1896 года самарский рабочий М.Д. Пеньков: «Погода удалась очень хорошая. Собрались мы с багажом на Самарку по Садовому спуску человек около 30-ти, пришлось снять три лодки, поехали мы от берега все порознь, а за железнодорожным мостом съехались все и направились на ту сторону. Преследования как будто не было. По приезде на ту сторону сварили чай и стали закусывать. Во время чая один товарищ читал что-то из Бебеля… Несколько товарищей говорили о значении 1 мая, затем спели «Дубинушку» и еще некоторые песни. Потом, как велось тогда, подвыпили и совсем развеселились».

Во время революции 1905–1907 годов Первомай охватывал уже более сотни населенных пунктов. В 1912—1914 годах на весенние стачки выходило более 400 тысяч рабочих. Разумеется, все действия, сопровождавшие политические маевки, были нелегальными и преследовались властями. Поэтому проводились они, как правило, в лесу, подальше от посторонних глаз и ушей. Например, самарский рабочий Степанов рассказывал, что первомайскую сходку 1910 года в целях конспирации решено было провести в мужском монастыре за рекой Бузулук.

Запретность праздника придавала ему совершенно особый дух. Рабочий Обуховского завода С.Н. Сулимов вспоминал: «Мысль о том, что 1 Мая будет праздник рабочих и что его будут праздновать потихоньку и скрытно, меня страшно будоражила. Да и не меня одного – все товарищи кругом были как-то необычно настроены и возбуждены». На маевках выступали с политическими речами свои и приезжие ораторы, пели и разучивали революционные песни, декламировали стихи, посвященные рабочему празднику. Первая такая песня – «Праздник Первого мая» – была написана еще в 1899 году в честь десятой годовщины этой даты:

Праздник светлый и свободный,
Славься, первый майский день;
Наш союз международный
Новым блеском ты одень.

Долгое время маевки являлись частью исключительно городской культуры и не были особо распространены в российской деревне. В связи с этим многие политические деятели того времени пытались привить этот праздник деревне и тем самым «расшевелить» аморфную крестьянскую массу. Так, лидер эсеров Виктор Чернов вспоминал, как в 1898 году он вместе с соратниками пытался сделать популярной идею Первомая на селе: «Деревня все преломляла в своем сознании своеобразно. Разговоры о „маевке“ расходились из наших деревенских „центров“ концентрическими кругами, все слабея и слабея по мере отдаления. На дальней периферии все это отразилось „слушком“, что 1 мая по всей России „назначено“ кем-то таинственным, но добрым и сильным, у всех помещиков отбирать и делить между крестьянами их земли».

В целом же можно с уверенностью утверждать, что еще до 1917 года обычай празднования 1 Мая прочно вошел в быт политически активного населения Российской империи и стал заметным явлением в общественной жизни страны. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что фабричные инспекции в ряде случаев включали 1 Мая в число нерабочих дней. Впрочем, царские власти всячески препятствовали этому послаблению. С началом Первой Мировой войны рабочее стачечное движение несколько стихает и возобновляется уже с новой силой в начале 1917 года. Так называемому «пробуждению пролетариата ото сна» способствовало множество важных событий: голодные хлебные бунты, Февральская революция, арест и отречение императора Николая II от престола, двоевластие, вызванное соперничеством коалиционного Временного правительства и Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, возвращение Ленина из Стокгольма с его «апрельскими тезисами», заявления министра иностранных дел Павла Милюкова о необходимости вести разорительную войну до победного конца. В общем, все шло к тому, чтобы Россия снова начала отмечать Первомай. Но только уже официально, с размахом, без царя на троне. Да и в головах.

АПРЕЛЬСКИЙ ПЕРВОМАЙ

Такой официальный праздник и состоялся 1 мая 1917 года. С датами, впрочем, на этот раз вышла неувязка. Из-за разницы календарных стилей со странами Европы было решено празднование 1 мая провести почти на две недели раньше срока, «в один день с рабочими всего мира» – 18 апреля (она и указана на нашей открытке). Однако день этот выпал на будний вторник, что вызвало у властей сомнения — правильно ли разрешать пролетариату проводить праздники в рабочие дни… Некоторые заводы едва было не вынесли резолюцию о том, чтобы перенести торжество со вторника на воскресенье, 16 апреля. Но это напрочь убило бы интернациональный характер демонстрации, который подчеркивался именно ее одновременным проведением во всех странах. Исполнительный комитет Петросовета тогда выдвинул компромиссное предложение: праздновать Первомай в будний вторник, но отработать его в воскресенье — 16 апреля, отчисляя зарплату за этот день в помощь солдатам-фронтовикам. Инициатива была одобрена. Так что именно 18 апреля 1917 года впервые вся Россия — от Севастополя и Риги до Владивостока — свободно отмечала «рабочее торжество».

Важно отметить, что праздник Первомая в 1917 году поддерживался не только большевиками. Тогдашний министр юстиции Временного правительства Александр Керенский с не меньшим восторгом писал о Первомае 1917 года: «Капиталистическое правительство объявило рабочий праздник днем национального торжества. Не работали заводы, фабрики, правительственные учреждения и магазины. На улицы вышли тысячи рабочих, солдат, служащих, людей самых различных профессий, несших над головами флаги и поющих под звуки оркестров русскую «Марсельезу». По всему Петрограду шли многочисленные митинги: то был действительно большой и радостный праздник».

Будущий глава Временного правительства не преувеличивал. Демонстрации в Петрограде  (к этому времени город на Неве уже почти три года носил это новое имя) действительно были самыми многочисленными. Вполне вероятно, что первомайская многолюдность Петрограда объясняется тем, что именно в этом городе находился Совет рабочих и солдатских депутатов — Петросовет, председателями исполнительного комитета которого в разные годы были Лев Троцкий и Григорий Зиновьев. Петросовет хоть и был нелегитимным органом управления, однако имел огромный авторитет в пролетарской среде и претендовал не только на высшую власть в Петрограде, но и на общегосударственную, составляя конкуренцию слабому Временному правительству. Так что не удивительно, что петроградские первомайско-апрельские митинги прошли не только на Дворцовой площади, увековеченной на нашей открытке, но также на Невском проспекте, Марсовом поле, Исаакиевской площади и многих других площадях Северной столицы. Кстати, Фотопечатня А.И.Центера выпустила фотооткрытки с демонстрациями со всех этих улиц — видимо, в эпоху перемен этот товар расходился «как горячие пирожки».

7Не менее важным для современников был и тот факт, что, несмотря на весьма разношерстный состав участников демонстраций, едва ли не впервые за предреволюционные годы столь массовые мероприятия обошлись без стычек митингующих с полицией и друг с другом. Мирный характер праздника отмечал и поэт Александр Блок, который, как известно, поначалу с восторгом принял пролетарскую революцию: «В день Интернационала город представлял зрелище, какого мы никогда не видали: Невский запружен людьми… При всем том тишина и порядок, благодаря отсутствию полиции. «Буржуа» только и делают, что боятся: то хулиганов, то немцев, то Ленина, то анархии». А Максим Горький в эти дни был более лаконичен и записал свое нетленное: «Русский народ обвенчался со свободой…»

Еще более поэтично и восторженно о первом петроградском Первомае высказался эсер Николай Суханов, которого в конце 30-х годов без видимых причин сошлют в Омск, а в 1940-м году расстреляют. Приведем его воспоминания полностью, тем более, что это наиболее точное и подробное описание тех судьбоносных событий:
«Никогда не забыть мне этой прогулки! Это была не прогулка, а «божественная поэма», незабвенная симфония из солнечных лучей, из очертаний чудесного города, из праздничных лиц, довольно нестройных звуков «Интернационала» и каких-то неописуемых внутренних эмоций, каких больше не было и, вероятно, не будет.
Манифестации небольшими колоннами по нескольку тысяч человек уже расходились по своим районам. Относительно порядка на улицах уже не было сомнений: теперь уже был опыт и было несравненно больше внутренней дисциплины, организованности, внутренней силы у демократического Петербурга, чем при похоронах 23 марта. Теперь едва ли кто рискнул бы на какую-либо провокацию: она была бессмысленна. Но в процессиях было не меньше, а еще больше участников. Вообще весь город от мала до велика, если был не на митингах, то был на улицах. Через Марсово поле мы тихонько ехали на Дворцовую площадь, а затем к Исаакиевскому собору. На ораторских трибунах, увитых красным, иногда виднелись знакомые лица. Кто-то, издали видный, собрал большую толпу у Мариинского дворца и высоко над ней махал руками, как крыльями. Это была резиденция и цитадель империалистского совета министров. Должно быть, Мариинский дворец попал в руки большевика-декоратора. Или эта дьявольская насмешка была внушена из центра, из комиссии Первого мая… Ведь немало было в революции девизов, более подходящих к почтенным физиономиям Гучкова, Милюкова и Терещенки. Но это был поистине символ «соотношения сил». Он показывал место «кабинета» — ему самому и всем желающим. Он хорошо говорил также о том, что теперь «совсем не до белых перчаток и дипломатических тонкостей…» 

Особенное впечатление произвел на меня Невский, который мы проехали от начала до конца. Нечто подобное я видел в Париже, но на наших снегах еще не видывали таких картин. Весь Невский, на всем протяжении, был запружен толпой. Но это не была сплошная манифестация. Толпа была не густая, довольно легко проходимая не только для пешеходов, но и для экипажей и для компактных отрядов манифестантов. Толпа стояла на тротуарах и на мостовой, отдельные части ее тихонько передвигались. Собирались вокруг того или иного центра плотные кучки и рассеивались вновь. Никто никуда не спешил; никто не вышел сюда ни за делом, ни для официального торжества. Но все праздновали и все впервые вышли сюда — на люди, в толпу, на улицу своего города — со своим праздником и занимались здесь своими делами.

Была масса детей, которые играли, бегали, как на своих дворах или на детских площадках, иные с чем-то обращались к нам, что-то показывали, громко смеялись; иные пытались вскочить на подножки автомобиля. Это был совсем не чопорный, официальный, строгий Невский холодного чиновничьего Петербурга, который всем известен и непосредственно, и по литературе. Это был совсем новый, еще не виданный Невский, завоеванный народом и превращенный им в свой домашний очаг.
Иногда впереди виднелись такие скопления народа, через которые, казалось, нам уже не пробраться. Шофер высматривал, куда бы свернуть, но опасения не оправдывались.

Толпа не имела оснований для упорства, она просто праздновала праздник и дышала полной грудью, радуясь новому празднику, новому Невскому, голубому небу и яркому солнцу. Тысячи лиц оборачивались на гудок нашего автомобиля, ласково разглядывали нас и легко рассасывались перед самыми колесами, иногда махая шапками неизвестным лично, но советским людям. Организовать все это было нельзя. Что мы видели на Невском, это было сверх всякой организации. Это был поистине светлый всенародный праздник. И вся блестящая его организация, вместе с не виданным еще убранством столицы, меркла перед этим живым, одухотворенным, активным, осязаемым участием в Первом мая всех этих сотен тысяч людей.»

Очень точно под это описание Николая Суханова подходит картина петроградской художницы Анны Остроумовой-Лебедевой «Демонстрация 18 апреля 1917». Фокус автора здесь направлен не на героев событий, а на город, измененный людскими толпами. «В Петрограде улицы были полны взволнованным народом. Часто проезжали грузовики и легковые машины с вооруженными людьми. Куда-то шли войска. Дома не сиделось. Хотелось слиться с людским потоком, пережить те же чувства радости и надежды на светлое будущее, как и весь народ. Все мои друзья-художники были в подъеме, бодры, энергичны и усиленно работали», — писала в те дни Анна Петровна.

Ощущение исторического характера происходящего, по-видимому, охватывало не только участников демонстраций. Любопытно, что даже такое буржуазное заведение, как Фотопечатня  А.И.Центера позаботилось о том, чтобы снять манифестации с различных ракурсов, благодаря чему выпустило в свет сразу несколько почтовых карточек, посвященных этому событию.

ОСТАВШИЙСЯ ЗА КАДРОМ

Как это часто бывает, о самом издательстве, выпустившем представленную в нашей коллекции памятную открытку, сведений почти не сохранилось. Более того, история, похоже, не сберегла даже имени этого предпринимателя. В дореволюционных каталогах он значится как издатель и фотограф А.И. Центеръ, в иностранных — Photoprintery of A.I.Tsenter. Известно, что его предприятие специализировалось на производстве открыток методом фотопечати, причем почтовые карточки Центера считались наиболее интересными и качественными. Исследователи видовых открыток утверждают, что А.И. выпустил более 1000 нумерованных видов Петербурга и его окрестностей. Об авторитетности заведения может говорить и тот факт, что Петроградская фотопечатня А.И. Центера (см.фото) для выпуска почтовых фотокарточек использовала негативы самого Карла Буллы — отца российского фоторепортажа.

Самые ранние почтовые карточки Центера, встреченные нами в открытых источниках, датированы 1904 годом (Санкт-Петербург. Вид моря со Стрелки). Вряд ли можно говорить о самой ценной или уникальной из них — все они достаточно редкие, отражают важнейшие моменты в истории нашей страны. Однако коллекционеры особенно выделяют историческую фотооткрытку «Выход Его Императорского Величества Государя Императора на балкон Зимнего дворца к народу после молебствия 20 июля 1914 года». Впрочем, в экспертной среде этот раритет называют проще — «Николай II объявляет о начале Первой Мировой войны с немцами». Второе название уже не порождает лишних вопросов. Выходит, что Фотопечатня Центера, расположенная в Петрограде на углу Литейного и Невского проспектов в доме 64, в начале XX века издавала открытки со снимками самых важных и трагических событий в эпоху перемен, к коим, без сомнения, относится и первомайская демонстрация на нашем раритете.

К сожалению, сочувствие первомайским настроениям и серия исторических открыток вряд ли могли изменить участь самой фотопечатни после октября 1917 года — ее имущество наверняка было национализировано в пользу государства.  Однако есть основания предполагать, что сам А.И.Центер хоть и потерял собственное дело, но сумел выжить, сменив буржуазный котелок на пролетарский картуз и став товарищем Центером. По крайней мере, в некоторых источниках встречается информация о том, что некий А.И.Центер в 1937 году был ответственным редактором издательства «Ленозета», которое располагалось в Ленинграде в Дмитровском переулке. Каких-либо дополнительных сведений об основателе Петроградской фотопечатни нам найти не удалось.

РУССКАЯ МАРСЕЛЬЕЗА

Рассказывая о митинге 18 апреля 1917 года, трудно обойти вниманием один из главных лозунгов, звучавших на манифестациях во всех уголках страны. Он виден и на представленной почтовой карточке: «Отречемся от старого мира». И здесь вновь уместно обратиться к уже упоминавшейся выше речи Керенского, который заметил, что демонстранты на улицах «поют русскую «Марсельезу».  Слова «Отречемся от старого мира»  как раз и были первой строчкой этой русской «Марсельезы». Дело в том, что после отречения Николая II страна отреклась и от старого гимна. Вместо него рабочие стали исполнять знаменитую песню французских революционеров. Сама «Марсельеза» пришла в Россию еще в конце XVIII века — но тогда ее исполняли лишь образованные декабристы и революционное студенчество, поскольку гимн Великой Французской революции был доступен только знавшим французский язык. Под названием «Рабочей Марсельезы» или «Новой песни» она стала хорошо известна с 1875 года, а в дни революции 1905-1907 годов ее уже распевали на всех столичных улицах и площадях. Правда, ее содержание уже имело мало общего с французской «Марсельезой» Руже де Лиля, зато было понятно революционным массам:

Отречемся от старого мира!
Отряхнем его прах с наших ног!
Нам враждебны златые кумиры;
Ненавистен нам царский чертог!
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Вставай на врагов, брат голодный!
Раздайся крик мести народной!
Вперед!
Автором слов русской «Марсельезы» стал поэт Петр Лавров (1823–1900), а музыкальную обработку мелодии сделал композитор Александр Глазунов (1865–1936). К 1917 году эта песня становится общепризнанным гимном российского революционного движения. Причем, ее считали символом происходящих перемен даже те, кто не знал ее содержания. Русскую «Марсельезу» пели на встречах членов Временного правительства, при приеме иностранных делегаций, перед началом спектаклей в театрах и т.п. При ее исполнении присутствующие снимали головные уборы — как при государственном гимне. Кстати, оркестры, состоящие тогда в большинстве своем еще из царских музыкантов, чаще всего играли классический французский вариант «Марсельезы», а не глазуновский. Но, несмотря на невероятную популярность, эта песня так и не стала гимном молодой Советской Республики. Менее чем через год после событий апреля 1917 года — 10 января 1918 года — на Третьем съезде Советов впервые прозвучал «Интернационал», пообещавший тому, «кто был никем, тот станет всем». Он-то и стал гимном СССР вплоть до 1944 года.

ПРАЗДНИК  ПЛЮРАЛИЗМА

Едва ли кто из участников демонстрации мог вообразить, что митинг 18 апреля 1917 года более чем на 70 лет станет последним, где были представлены различные партии и политические течения. Об их разношерстности также свидетельствуют виднеющиеся на фотографии лозунги. Лучше других виден транспарант с лозунгом «Земля и Воля». В России это название прочно ассоциируется с революционной народнической организацией, созданной еще в 1870-х годах. Вдохновителями этого запрещенного и гонимого властями общества были Герцен и Чернышевский. Своей целью землевольцы ставили подготовку крестьянской революции. В их программу, помимо прочего, была включена «дезорганизация» правительства — проще говоря, террор. Поначалу так называемые «эксы» не занимали ведущего места в деятельности землевольцев, они рассматривались лишь как орудие самозащиты и мести.

Однако по мере того, как в рядах организации крепло убеждение в неэффективности пропагандистской работы, часть землевольцев все больше отдавала предпочтение террору. К 1917 году организации «Земля и воля» в России уже не существовало, однако ее программу во многом переняла партия социалистов-революционеров — именуемых в простонародье эсерами. Основные требования эсеров в 1917 году как раз и выражались в лозунге «Земля и  Воля». Этот призыв был очень близок русскому крестьянству, которому была обещана безвозмездная передача земельных наделов. Благодаря массовой пропаганде и доходчивой программе партия эсеров численно росла гораздо резвее других политических объединений. К лету 1917  года  в рядах эсеров было уже около миллиона человек.

Еще один заметный  лозунг на фото — «Да здравствует демократическая Республика!». Это уже призыв социал-демократов. Именно РСДРП, будучи сподвижниками только что вернувшегося из девятилетней вынужденной эмиграции Ленина, призывала народные массы к борьбе под лозунгом свержения монархии и формирования «республики Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху» — такой видел демократию Ильич в своих «Апрельских тезисах».

Призыв был настолько популярным, что в 1917 году его даже стали чеканить на железных декоративных жетонах некоторые петроградские и московские артели (в частности, фабрика Д.Кучкина). На волне политического подъема, в период между Февральской и Октябрьской революциями, подобная продукция буквально заполонила лавки уличных торговцев. На аверсе такого жетона была изображена сидящая женская фигура в античных одеждах, держащая в правой руке знамя с уже знакомой нам надписью. Левой рукой дама опиралась на щит с призывом: «Свободная Россiя». Слева изображен кузнец, молотом расковывающий цепи, от которых, очевидно, в эти тревожные дни 17-го года избавлялся пролетариат. Справа — композиция из обелиска, якоря, креста и пылающего сердца. На реверсе на фоне оливковой, сосновой и дубовой ветвей отчеканена дата «1917». Известно, что никакого политического заказа на выпуск этой продукции не поступало, их штамповали исключительно по частной инициативе. В ту пору считалось особенно модным носить сразу несколько подобных жетонов на цепочке. Зажиточные мужички, совершенно не вдаваясь в содержание отчеканенных лозунгов, нередко крепили такие украшения к цепочке от карманных часов.

Помимо лозунгов, попавших на нашу открытку, Первомай 1917 года сопровождался и десятками других призывов. Чаще всего, конечно, реяли красные знамена с пролетарскими воззвания социалистической направленности, как то: «Да здравствует Интернационал!», «Пролетарии всех стран соединяйтесь!», «Самоопределение наций», «Да здравствует социализм!», «Долой министров-капиталистов», «Вся власть Советам», «Помещики в окопы», «Война до победы над буржуазией», «Опубликуйте тайные договоры». Встречались и более приземленные, но не менее насущные: «Хлеба!», «Усиленное питание детям фронтовиков!», «Нет войне!». Говорят, что интеллигенция уходила с этой демонстрации недовольная, со словами: «Совсем справедливых речей не слышно, — одни только ленинские». Большинством лозунгов были немало удивлены и даже возмущены многие члены Временного правительства, однако противостоять этому натиску они уже не могли — Всенародный Первомай прошел с их же собственного благословения.

ЭХО БУДУЩИХ БИТВ

В эйфории апрельских манифестаций мало кто обратил внимание на передовицу из газеты «Правда», описывавшую первомайскую демонстрацию следующими словами: «1 мая — праздник социалистический. 1 мая мы, в первую очередь, хотим демонстрировать нашу верность знамени социализма. Мы счастливы, конечно, что низвергли царя, но мы не можем забыть одного: революция свершилась и на завтра мы, рабочие, по-прежнему должны отправляться на капиталистическую каторгу. Мы остались наемными рабами… Рабочий класс России самоотверженно боролся за политическую свободу. Но еще более беззаветности и героизма проявит он в грядущей борьбе за социализм».  А напрасно, ибо в этих строчках недвусмысленно говорится о том, что основная борьба за светлое будущее у пролетариата еще впереди.

Кстати, тогдашний редактор «Правды» и будущий автор тезиса о нарастании классовой борьбы по мере продвижения к социализму, стоившего жизни миллионам советских людей, Иосиф Сталин в те апрельские дни находился в Петрограде. Вопреки высказыванию Троцкого о том, что «чудесный грузин» пропустил революцию, иногда он все же всплывал в гуще политических событий. Именно 18 апреля 1917 года Сталин выступил с первомайской речью на стрелке Васильевского острова. Правда, ни одна фотостудия этого события на запечатлела — видимо, по сравнению с другими видными политическими деятелями Сталин тогда еще не был известен. Однако тезисы из этого выступления история сохранила — речь Сталина на Васильевском острове была опубликована в газете «Солдатская правда» с подписью Коба Сталин: «Революция не может удовлетворить всех и вся. Она всегда одним концом удовлетворяет трудящиеся массы, другим концом бьет тайных и явных врагов этих масс. Поэтому тут надо выбирать: либо вместе с рабочими и крестьянской беднотой за революцию, либо вместе с капиталистами и помещиками против революции. Итак, кого же мы будем поддерживать? Кого мы можем считать своим правительством: Совет рабочих и солдатских депутатов или Временное правительство? Ясно, что рабочие и солдаты могут поддерживать лишь избранный ими Совет рабочих и солдатских депутатов».

Собственно, дальнейший раскол не только внутри революционного движения, но и внутри всего общества не заставил себя долго ждать. Сразу же после Первомая стала очевидной резкая поляризация мнений по ключевым моментам развития страны (вопросы о войне, аграрной и рабочей реформе, государственном устройстве и пр.). Уже в первой декаде мая хрупкое равновесие сил было подорвано прокатившимися митингами протеста, организованными в ответ на ноту Милюкова, требующего продолжать войну до победного конца. В дальнейшем количество праздничных мероприятий будет неуклонно сокращаться, их сменят вооруженные выступления, восстания, мятежи, перевороты.

ПРАЗДНИК ПОСЛУШАНИЯ

Год спустя, 1 мая 1918 года, на Ходынском поле в Москве прошел первый первомайский парад РККА. Он оказался весьма символичным:  в последующие годы советский пролетариат рисковал уже не тем, что отправился на первомайскую демонстрацию, а тем, что отказался это сделать. Даже в либеральную «эпоху застоя» за прогул Первомая можно было лишиться премии или прогрессивки. В «культовые» же годы за это можно было и вовсе оказаться в ГУЛаге.

Наверное, максимально метко суть советского Первомая показана  в картине Сергея Лупова «1 Мая. Ткачихи». Празднующий рабочий люд с портретами Вождя, а по другую сторону отделенная хмурой вооруженной шеренгой от народа Власть. Взор участников демонстрации устремлен к мавзолею, который своей неприступностью, своим серо-коричневым цветом не отвечает праздничному настроению толпы. На трибуне с трудом просматриваются фигуры небожителей, и у зрителя невольно создается впечатление полной отчужденности власти от своего народа. Да и солдаты с мрачными казенными лицами, совершенно одинаково бездушные, безучастны торжеству. Они лишь охраняют вождей от случайного разгула демонстрации.

Приблизительно тогда же первомайская демонстрация превратилась в «парад», что более точно отображало ее суть. Как военные на плацу показывают командованию свое умение четко выполнять приказы, так и народ 1 мая демонстрировал свою готовность выполнять указания мудрого партийного руководства. Социальные требования дозволено было выражать только зарубежным пролетариям, внутри же СССР забастовки были строго запрещены сразу после прихода большевиков к власти. Попытки бороться за собственные права пресекались даже более жестоко, чем 100 лет назад в американском Чикаго. Достаточно вспомнить Новочеркасский расстрел 1962 года. И это при том, что рабочие даже не покушались на «устои» (люди шли под красными знаменами и с портретами Ленина в руках), а только выразили свое недовольство урезанием расценок с одновременным повышением цен. Тогда погибли 26 человек, 89 было ранены, 7 приговорены к расстрелу.

ЛОВУШКА ДЛЯ ПРОФСОЮЗОВ

Впрочем, советские коммунисты были отнюдь не одиноки в своем желании присвоить Первомай. В начале 30-х годов XX века свои права на праздник заявили и немецкие нацисты, к этому времени уже арестовавшие Эрнста Тельмана и большинство германских коммунистов. Став рейхсканцлером, Адольф Гитлер не тронул Первомай — слишком уж популярной эта дата была среди рабочих.

 Нацисты оставили праздник, но полностью выхолостили его суть: день борьбы за социальные права рабочих был превращен в пародию на древнегерманский праздник весны. Кстати, впервые 1 мая было объявлено выходным днем в Германии еще в период Веймарской республики — в 1919 году. Правда, всего на один год. А в 1933-м Первомай стал официальным праздником уже надолго. Только называли его нацисты не Днем труда, как было принято на Западе, и не Днем международной солидарности трудящихся, как в СССР, а сначала «Днем национального труда» и с 1934 года — «Праздником немецкого народа». Причем подчеркивалось: трудового народа. Ведь партия Гитлера именовала себя Национал-социалистической рабочей партией Германии (НСДАП) и очень старалась поначалу этому названию соответствовать.

Первая первомайская демонстрация в Германии в 1933 году стала, по сути, грандиозной ловушкой для профсоюзов. К этому моменту Гитлер был уже три месяца рейхсканцлером. За два месяца до этого национал-социалисты использовали поджог Рейхстага как повод для введения в стране чрезвычайного положения. Прошли массовые аресты, закрывались оппозиционные газеты. Это стало началом диктатуры, которая продлилась двенадцать роковых лет. 1 мая в Берлине перед рабочими, которых на шествие вывели независимые профсоюзные организации, выступил фюрер. «Этот самый прекрасный день весны должен отмечаться не как символ борьбы, а как символ созидающей работы, не как символ раскола, и, как следствие, упадка, а только как символ народного единства, и, следовательно, подъема», – говорил Гитлер. Все было обставлено торжественно и помпезно. Геббельс с высокой трибуны с пафосом восклицал: «Почитайте труд и уважайте рабочего! Немцы всех сословий, социальных слоев и профессий, пожмите друг другу руки!» А в это время готовился захват профсоюзных центров силами боевых группировок SА. «Пeрвомай 1933 года стал тем грандиозным представлением, которое хотели увидеть нацисты. Самолетами в украшенный гирляндами и транспарантами Берлин свезли делегации рабочих, трудящиеся местных фабрик стройными колоннами направились на летное поле аэропорта Темпельхоф. Выступали рабочие поэты, в воздухе парил дирижабль “Граф Цеппелин“. В конце митинга Гитлер произнес речь, напирая на «всенародную общность», которая «превыше классов, сословий и личных интересов», и подчеркивая важность «облагораживания понятия труда», — рассказывает профессор Мюнстерского университета Ханс-Ульрих Тамер.

Уже на следующий день профсоюзы были запрещены, их штаб-квартиры захвачены штурмовиками, все средства конфискованы, лидеры арестованы, а любые забастовки объявлены вне закона. Однако необходимость культивировать в стране чувство сопричастности к якобы формирующемуся «народному сообществу» у нацистов не исчезла. И Первомай стал одним из таких интеграционных мероприятий. Этот ежегодный праздник с факельными шествиями и танцами вокруг майского дерева позволил не только лишить рабочее движение одной из форм организованной борьбы, но также  инсценировать преодоление классовых противоречий, заверить рабочих в приверженности режима к социалистическим идеалам. Пролетариату 1 мая милостиво разрешалось пить пиво, слушать речи вождей и выражать свою преданность единственной правящей партии. Но ни в коем случае не напоминать о своих социальных правах. Отмечался он с не меньшим официозом и помпой чем в СССР. Выпускаемые к этому празднику многочисленные медали и значки очень напоминают аналогичную советскую продукцию. Даже серп и молот на них присутствуют, правда, по соседству со свастикой. Так Первомай в Германии был надолго скомпрометирован. Только после окончания Второй Мировой войны и падения «Третьего Рейха» 1 мая вновь стало Днем свободного труда. И таким он остается в Германии до сих пор.

А в СССР в эпоху «развитого социализма» первомайские демонстрации превратились в формальное мероприятие. Организованные колонны трудящихся шествовали по центральным улицам городов и поселков под бравурную музыку, из громкоговорителей звучали приветствия дикторов и политические лозунги, а с трибун, установленных обычно возле главных административных зданий, демонстрантов приветствовали руководители КПСС, представители власти, передовики производства, ветераны, почетные граждане. Велась трансляция по местным теле- и радиоканалам. Главная демонстрация страны проходила на Красной площади Москвы и транслировалась центральными телеканалами. Формально Первомай не переставали отмечать также и в период горбачевской «перестройки». Но 1 мая 1990 года руководство СССР и КПСС поднялось на трибуну, чтобы в последний раз принять участие в официальной первомайской демонстрации. С 1992 года Первомай, хоть и остался «красным днем календаря», но полностью утратил былой официоз. Праздник был переименован в День весны и труда, хотя сами россияне чаще называют его «днем шашлыка и картошки». Сегодня 1 мая в нашей стране используется для проведения политических акций профсоюзами, партиями и движениями различной направленности — при этом все они выступают под своими лозунгами. Никакой всенародности, на которую указывает надпись на нашем артефакте, уже не чувствуется.