Речь, естественно, идет о том, что Фрейд потом волей-неволей, не слишком удачно, как Лакан показывает, назовет инстанцией «Я». При этом нерв этого настояния на «я» исходит не из солипсизма, а основывается на убеждении, что всякая общественная практика — практика управления, практика взаимодействия между людьми, практика науки — непременно, так или иначе, укоренена в наших психологических особенностях. Именно в феноменах душевной жизни ищут объяснение тому, почему наше правительство, почему наше поведение в обществе, почему наша наука, почему наша математика — даже она, а почему бы и нет — именно таковы, каковы они есть. Даже самые строгие законы физической и математической дисциплины могут быть поверены, исходя из устройства нашего мышления. Именно на этом стоит психологизм — посылка, как видите, очень простая. И многие, на самом деле, сознательно или бессознательно, и сегодня ее разделяют.

На этот счет и выражает свое негодование так называемое логическое знание, которое требует признать, что не психология определяет законы нашего мышления и человеческого функционирования в сообществе, а наоборот существуют объективные логические закономерности, которые и выстраивают наше знание определенным образом.

Спор этот продолжался очень долго и успел стать утомительным, пока, наконец, к нему не подступился Эдмунд Гуссерль и не показал, что на самом деле и та и другая сторона исходит из ложных посылок. И что больше всего Гуссерля интересует, как долго вообще этот странный спор может продолжаться. Какие выгоды он несет спорщикам?

Здесь Гуссерль проявил себя неплохим психоаналитиком, ибо именно так только о любом затянувшемся споре и можно спросить. Как уже неоднократно замечалось, всякий раз, когда вы сталкиваетесь с какой-либо дискуссионной оппозицией, где одна сторона твердит одно, а другая нечто противоположное (например, одни считают, что человеческие свойства генетически врождены, а другие считают, что они определяются воспитанием и средой) — как только подобный спор набирает силу, как должен найтись кто-то, кто спросит: а почему это вообще всех так интересует? Почему спорщики не остановятся, пока их доводы не приобретут характер дурной навязчивости?

Именно здесь необходимо продернуть через спор, который застал Гуссерль, нить психоаналитического опыта, поскольку именно из него на свет и являются все вышеназванные дисциплины, особенность которых в том, что они отвечают на вопрос об инстанции «я» положительно или условно положительно — допускают же они, в конце концов, тот же пренатальный опыт или опыт «самонастраивания на успех», которые сознательными явно не мыслятся — хотя (и это важно) и от точным образом понятого «бессознательного» в них тоже ничего нет. Продукты психологизма сегодня — это нечто наподобие справочника, своего рода лечебник или гадательная книга, которая позволяет нам малой кровью заполучить информацию о себе самих, будет ли это наш тип личности, борьба с фобиями, информация по самореализации и т.д. Другими словами, психологизм сегодня — это бесконечный поток лайфхаков, приемов самоусовершенствования, которые передаются от человеческой особи к человеческой особи — именно это, по сути, психологизмом и является, поскольку больше там ничего нет. Но перед тем, как начать спорить о том, является ли психологизм все–таки знанием — причем знанием предположительно репрессивным, обманывающим, идеологическим, посредством которого нами манипулируют и т.д. — знанием, которое исходит исключительно из нашего субъективного представления о том, чем человек является и на что он способен — вместо этого следует посмотреть на то, что я выше назвал популярностью всех этих видов современной психотерапии.

Необходимо искать к ним подступ именно в том самом наслаждении, которое их практикование вызывает. Именно поэтому я и сказал выше, что сегодня, скажем, в искусственно вызываемой истерической сцене весь баланс сосредоточен не на стороне истерички — даже не на стороне психолога, которым эта истеричка манипулирует. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть здесь работу желания — иначе говоря, не нужно быть психоаналитиком, чтобы убедиться в том, что пренатальная педагогика или какая-нибудь арт-терапия работает по принципу мужа-рогоносца и изменяющей жены. Вполне может статься, что действительно каждая секунда пребывания ребенка во чреве равна миллиону лет в эволюции человечества, может статься и так, что каждый день ребенка, проведенный им внутри матери, действительно концентрирует в себе огромный опыт — тем не менее, просто невозможно не заметить, что те, кто собираются, чтобы этот опыт обсудить, собираются из каких-то совершенно других посылок. Их разговоры показывает непосредственную связь с тем, что психоанализ называет наслаждением. Речь идет не просто о приятной моральной щекотке, а о строгом термине, так как это наслаждение имеет определенную структуру.

Во-первых, его ни в коем случае нельзя мыслить в качестве так называемой «первичной энергии», гипотезы органицистского толка, которую с самого начала гонит от себя Фрейд в лице бесхитростного Ромена Ролана с его «нирванизмом», в котором субъект плавает как в теплой воде, не прилагая для этого ни малейших усилий и не имея представления о том, чем он наслаждается. Необходимо понимать, что существует вполне определенное место, где это наслаждение дает о себе знать и постоянно концентрируется, то, разумеется, находится оно в том самом месте, значение которого я постепенно приучаю аудиторию видеть — в месте, где производится отправление публичной речи. Именно там эти огромные массы наслаждения распределяются и поддерживаются — здесь мы, кстати, получаем реальную возможность возразить социологической теории публичности Пьера Бурдье, который во всех общественных начинаниях видит только проявление символического порядка борьбы за влияние — и не видит никакого наслаждения.

Но даже принимая во внимание это наслаждение было бы ошибочным сводить все к вопросу склонностей или проявлений какой-либо «человеческой природы». С нашей точки зрения напряжение, которое аккумулируют возле себя известные психологицистские начинания не могут быть рассмотрены как проявление чистого фанатизма, донаучного мракобесия или какой-либо резидуальности, которая досталась нам от мифологических времен — ничего подобного.