Среди написанных в ХХ веке книг двенадцатитомное «Постижение истории» А. Тойнби, пожалуй, одна из самых нашумевших и знаменитых. Появление этого труда вызвало огромный поток откликов и интерпретаций, породив внушительную по своему объему «тойнбиану»; отголоски этих некогда многочисленных споров до сих пор можно услышать в зарубежной и отечественной периодике. Именно отголоски, потому что, если говорить о современном состоянии мировой тойнбианы, следует отметить ее крайне слабый интерес не только к Тойнби-мыслителю, но и к Тойнби-человеку. Но если первая ипостась Тойнби, некогда активно обсуждаемая, а сегодня неоправданно преданная забвению *1, нет-нет да и привлечет чье-нибудь внимание, то вторая до недавнего времени практически не интересовала отечественного исследователя *2. «Канва жизни» британского мыслителя, в значительной мере структурировавшая весь его личный и профессиональный опыт, зачастую рассматривается как перечень внешних детерминант, внешних событий, которыми не следует объяснять все многообразие тойнбианских идей. Конечно, любая абсолютизация, в том числе абсолютизация роли личной биографии в формировании особенностей тойнбианского взгляда на историю, недопустима. Однако в данном случае речь идет о другой крайности.
Что такое «внешние события»? Либо они доходят до человека и тогда они – внутренние, либо не доходят, и тогда их нет для человека, они его просто не касаются. Все, в чем человек присутствует, – событие внутреннее, накладывающее отпечаток на работу мысли и сознания, иногда даже мешающее их привычному ходу. Таких событий в жизни Тойнби было много, а если помножить на творческий множитель, – неизмеримо больше, чем у большинства людей. И самое важное из них – нескончаемое событие собственного становления. Ведь всякое творчество – это перемалывание, переламывание жизни. Жизнь – сырьем – на потребу творчеству не идет. Игнорировать это – значит, иметь существенные пробелы, зияющие дыры в понимании мировоззренческого облика мыслителя, а также допускать серьезные ошибки в интерпретации всего творчества Тойнби. Предпринятая здесь попытка воссоздать ключевые моменты личной и интеллектуальной биографии британского историка – всего лишь первый шаг к другому Тойнби, которого мы только-только начинаем узнавать.
РОЖДЕНИЕ ИСТОРИКА
Арнольд Джозеф Тойнби родился 14 апреля 1889 года в Лондоне в буржуазно-интеллигентской семье, принадлежащей к среднему классу. Его дед Джозеф Тойнби был врачом-отолорингологом – лечил королеву Викторию, занимался научными изысканиями в области медицины и вращался среди интеллектуальной элиты тех лет. Среди его друзей и знакомых – Джон Стюарт Милль, Джон Раскин, Майкл Фарадей, Бенджамин Джоветт и Джузеппе Мадзини *3. Не удивительно, что некоторые из детей Джозефа Тойнби выбрали для себя именно научное поприще: дочь Грейс и ее муж специализировались в области биохимии, сын Арнольд (тезка нашего героя) стал известным историком, да и младший сын Гарри (отец Арнольда Джозефа) под влиянием старшего брата мечтал об университетской карьере. И хотя мечтам сбыться не удалось, влияние брата даром не прошло, о чем будет сказано ниже. В 1887 г. Гарри Тойнби (1861–1941) женился на Саре Эдит Маршалл (1859–1939), и через два года в их семье появился первенец и единственный мальчик, которого в честь знаменитого дяди назвали Арнольдом. Впоследствии, по настоянию многочисленных родственников и дабы избежать путаницы, Арнольд Тойнби возьмет за правило подписывать свои работы с указанием третьего имени – Арнольд Джозеф Тойнби.
В раннем детстве маленький Арнольд испытал соприкосновение с тем, чем впоследствии будет заниматься всю жизнь, и это была История. Укладывая сына спать, мать рассказывала ему на ночь сюжеты из британской истории, закладывая тем самым основы его исторического сознания. В свое время, будучи молодой женщиной, мать Тойнби захотела получить университетское образование (и это в то время, когда женщины даже не мечтали об университетах). Только Кембридж давал тогда женщинам возможность слушать университетские курсы и сдавать экзамены без получения степени. Достаточно сказать, что на экзамене по современной истории она заняла первое место. После замужества обучение, как того требовали нормы среднего класса, пришлось забросить, но увлечение историей осталось. Поскольку в семье были проблемы с деньгами (Гарри Тойнби был самым младшим из восьмерых детей Джозефа Тойнби, и смерть отца заставила его постоянно думать о сохранении капитала в борьбе за право остаться в верхушке среднего класса), она решается на написание «Истории Шотландии» для детей. Главы своей книги она и пробовала на засыпающем сыне *4. Истории из прошлого, рассказанные ею, вместе с другими книгами, безусловно, явились базисом интереса юного Тойнби к истории: «Я начал изучать латынь, когда мне исполнилось семь лет; но задолго до этого моя мать сделала из меня историка» *5.
Мать Тойнби была умной, энергичной женщиной, сильной в англиканской вере и убежденной патриоткой. Ее патриотизм не был каким-то экстраординарным явлением – в условиях изменения центров притяжения в Европе и колониальной экспансии националистические идеи постоянно продуцировались в культурных продуктах XIX века (в Британии – Р.Л.Стивенсон, Г.Р.Хаггард, Дж.Р.Киплинг, во Франции – Ж.Г.Тард и т.д.). Не удивительно, что проникающее в сознание юного Тойнби материнское видение истории было наполнено национально-патриотическим содержанием. В ее рассказах войны и сражения явно превалировали над другими аспектами британской жизни, что нашло отражение в детских рисунках Тойнби, изображающих битвы между армиями зверей *6. В результате, национализм оставался одной из характерных черт тойнбианского сознания вплоть до начала Первой мировой войны, события и последствия которой превратят его в ярого врага националистического видения истории и современности. Сказанное объясняет те аберрации в сознании Тойнби, которые можно обнаружить при внимательном прочтении его воспоминаний. Например, в автобиографической книге «Пережитое», описывая один из эпизодов своего путешествия по Греции в 1911/12 гг., он рассказывает случай, когда греки арестовали его по подозрению в шпионаже в пользу турок: «Меня провели по всем ступеням военной лестницы, пока мы не добрались до областного командования, и, чем выше было начальство, тем грубее я разговаривал. Однако все они смотрели на это весьма добродушно, а областной командир быстро во всем разобрался, и меня отпустили… В Афинах я поднял шум в британском посольстве. Они тактично мне посочувствовали, но благоразумно воздержались от каких бы то ни было действий. В конце концов, мне причинили лишь неприятность, но не причинили никакого вреда»*7. Несколько другой взгляд на происшествие был изложен им в письме к матери, написанном сразу после случившегося. Тойнби рассказывал, что он сразу же потребовал от греков доставить его в британское посольство, в котором выплеснул всю свою агрессию и злобу по отношению к «этим отсталым грекам». Далее он признавался, что понял теперь, почему иногда оживают расовые предрассудки, и надеялся как можно быстрее увидеть Австрию в Салониках, а Германию, марширующую в Анатолии и Багдаде *8.
Есть дети с даром занятости, есть с жаждой ее. Когда ребенок просит чем-нибудь его занять, из такого ребенка вряд ли выйдет творец, ибо собственной занятости ищет извне. Для Тойнби самым большим открытием и самой большой радостью в этот период его жизни были книги. Детских игр за редким исключением не существовало: мать и дядя Гарри прививали ему интерес к языку и чтению.
Упомянутый здесь дядя Гарри (1818–1909), в доме которого Гарри и Сара Тойнби проживали до тех пор, пока не смогли переехать в собственный дом, на самом деле приходился Арнольду двоюродным дедом – братом Джозефа Тойнби. По признанию внука, «дядя Гарри был первой личностью (если не считать моих родителей), которая оставила в моей памяти след на всю жизнь… Он был… частью той вселенной, в которой я пробудился к сознанию. Его можно считать одной из важнейших частей моего жизненного опыта…»*9 Ударяясь в воспоминания о былом, отставной капитан Гарри Тойнби дарил немало радостных минут маленькому Арнольду, который к тому времени уже достаточно разбирался в истории, чтобы получать удовольствие, уносясь во времена полувековой давности: «…И весь этот широкий мир открывался мне не только в его рассказах, но и в редкостных антикварных вещицах, которые он вывез из своих плаваний», – воспоминал А.Дж.Тойнби *10.
Влияние дяди Гарри на внука выражалось не только в расширении его исторического кругозора. Он, например, давал Арнольду по пенсу за заучивание страницы из Библии, в результате чего Тойнби в зрелые годы мог цитировать огромные куски из Ветхого и Нового Заветов. Дядя Гарри к тому же был религиозным фанатиком, непримиримым антипапистом и сторонником так называемой «низкой церкви» *11. Родители Тойнби проявляли больше терпимости в вопросах веры и шли срединным путем англиканства, стараясь предупредить сына от крайностей. Трудно сказать, что именно заимствовал Тойнби из библейских текстов. Интересно отметить, что когда Тойнби был еще в младенчестве, капитан Гарри Тойнби опубликовал религиозный трактат, в котором он констатировал «величайшую неудачу человека сотворить себе кумира» *12. Его внук, спустя сорок пять лет после этого, эхом отзовется на эту интенцию с той лишь разницей, что осудит коллективное самопоклонение национализму как центральному злу человечества.
Среди лиц, относящихся к ближайшему окружению Тойнби и оказавших влияние на него в детстве, особо следует отметить уже упомянутого старшего брата отца – историка-экономиста Арнольда Тойнби (1852–1883), умершего в возрасте тридцати лет от менингита. Являясь по своим убеждениям радикалом-прогрессистом, он входил в группу единомышленников из Бейллиол-колледжа, ратовавших за преодоление барьера между средним классом и пролетариатом и являвшихся, таким образом, идейной предтечей фабианства. Воззрения Арнольда Тойнбистаршего нашли отражение в его экономических штудиях, прежде всего в труде «Промышленный переворот в Англии в XVIII столетии». Мораль должна быть объединена с экономикой как практическая наука, – провозглашал он в своих лекциях по индустриальной революции в Англии, – ибо экономическая свобода, равно как и сама цивилизация, имеют значение только в том случае, если они способны сделать жизнь народа более чистой и возвышенной *13. Отголосок этой идеи без труда можно найти у его племянника, оценивавшего социальный прогресс по критерию его содействия духовно-нравственным поискам человечества. Усилия Арнольда Тойнби-старшего по преодолению бедности привели группу его единомышленников к созданию в лондонском Ист-Энде Тойнби-холла – общества, в задачу которого входило распространение высшего образования среди бедноты. В результате этих усилий вплоть до Первой мировой войны его имя было одним из тех, к которым взывали в ходе дискуссий по «социальному вопросу». Не удивительно, что его ранняя смерть стала причиной почти что культа в его семье и круге его знакомых: «…Дядя Арнольд был в моих глазах возвышающимся на пьедестале полубогом, не имеющим возраста; ибо, начиная с раннего детства, я был пропитан этим семейным культом… Я счел бы мою жизнь очень хорошо прожитой, если бы к моменту моей смерти люди могли сказать, что я сделал для мира хотя бы половину того, что совершил для него к своим тридцати годам Арнольд Тойнби»*14.
Этот семейный культ в какой-то мере затронул и отца Арнольда Джозефа Тойнби – Гарри Тойнби. В 1883 году он устроился в качестве окружного секретаря в Charity Society – частную организацию аристократов и близкого к ним среднего класса, целью которой было научить бедных помогать самим себе. Капитал на этом поприще сделать он себе, конечно, не мог, что постепенно отдалило его от других, более преуспевающих представителей семейства Тойнби. Он работал в этом Обществе до тех пор, пока социалистические идеи не стали проникать в сознание пролетариата, поднимая его на борьбу за свои права. С этого времени они уже не казались благом, ради которого он жил и работал. Гарри Тойнби отказался от этой работы в 1907 г., попав в психиатрическую больницу. И хотя он выздоровел и вернулся к обычной жизни, нормальной она уже никогда не была *15.
Впоследствии, когда Тойнби в зрелом возрасте идентифицирует себя как либерала школы Кэмпбелла-Баннермана *16, думается, что произойдет это не без влияния дяди и отца. Генри Кэмпбелл-Баннерман – британский государственный деятель, премьер-министр 1905–1908 гг., лидер Либеральной партии с 1899 г. – был, в отличие от предшествующих лидеров либералов – сторонников неограниченной свободы рынка, приверженцем государственного вмешательства в экономику с целью проведения социальных реформ и уменьшения разрыва между бедными и богатыми. В годы обучения Тойнби в университете юношеский максимализм заводил его даже дальше этой программы. Так, в 1909 г. в письме к своему другу Дарбиширу он заявил, что только что стал фабианцем *17. Но социализм всегда был для Тойнби не более чем маленькой прихотью – он никогда не предпринимал серьезных попыток помочь бедным, как это делали его дядя или отец.
Думается, что материальные затруднения, в которых постоянно находились родители Тойнби, не в меньшей мере наложили отпечаток на характер юного Арнольда, чем царившая в семье атмосфера интеллектуального любопытства и научного поиска. «Человеческая натура, даже когда имеет естественную склонность к какому-то ремеслу или искусству, обычно отвращается от желания действовать, если человек знает, что имеет возможность существовать комфортно, не прилагая к тому никаких усилий… Совесть и честолюбие способны выступать в качестве замещающего стимула, но для этого они должны достичь очень высокой степени, а такое бывает редко. Для большинства из нас непременным стимулирующим уколом должен стать укол необходимости»*18, – написал Тойнби уже на склоне лет.
Таков был опыт Тойнби, приобретенный им в родительском доме. В десятилетнем возрасте его отдают в одну из школ, готовящих к поступлению в элитные учебные заведения. За ней последовали частная школа в Винчестере (1902–1907) и Бейллиол-колледж Оксфордского университета (1907–1911). В них Тойнби попадает в атмосферу интеллектуальной состязательности, в которой ценились не только аристократизм происхождения, но и аристократизм таланта. Обучение здесь шло как на учебных занятиях, так и во внеаудиторное время – в научных дискуссиях с преподавателями или в дискуссионном клубе, где студенты читали друг другу и обсуждали рефераты по истории.
Уже в школе стало ясно, что Тойнби по своему складу явный гуманитарий. Ему не нравились естественные науки, на которые в первые годы обучения приходилось тратить много времени. Он и в дальнейшем не будет проявлять к ним особого интереса, хотя со временем осознает важность естественнонаучного образования: «Если бы я занялся математическими исчислениями или хотя бы попробовал их изучать, это дало бы мне в будущем гораздо более глубокое понимание Вселенной… Мне предстояло жить в Западном мире в период его перехода из современной в постсовременную эпоху его истории, а математика, подобно оснастке парусного судна (как учил меня Освальд Шпенглер), служит продвижению вперед и адекватному проявлению современного западного гения… Таким образом, выбор, который я сделал, оказался ошибочным, и все же вполне естественно, что я сделал именно такой выбор»*19.
Центральное место в обучении юного Тойнби занимали древнегреческий и латынь, причем последняя как в классическом, так и в средневековом вариантах. Студенты учились не только читать на древних языках, но и писать на них небольшие произведения. Показательно, что впоследствии все наиболее важные и эмоционально значимые вещи Тойнби будет выражать именно на древних языках: «Для меня лично одним из следствий этого мощного гуманитарного образования стало то, что, попав к нему навеки в плен, я оказался отчужденным от моего родного языка. На жизненном пути человека бывают случаи, когда его чувства оказываются затронутыми так глубоко, что для полной разрядки и самовыражения их необходимо облечь в особые, единственно верные слова. Когда такое случается со мной, слова эти оказываются не моими родными, английскими, а либо греческими, либо латинскими»*20.
Изучение древних языков и древней истории дополнялось небольшим курсом современной истории, а также английским языком и литературой. Самое большое влияние на Тойнби в школьные годы оказал преподаватель античной истории Монтегю Джон Рендалл (Montague John Rendall), который отличался чрезвычайной увлеченностью своим предметом. Он приносил студентам слайды с изображениями исторических пейзажей античной истории, и это визуальное сопровождение скупых исторических учебников будоражило сознание юного Тойнби. Кроме того, Рендалл увлекался живописью эпохи Ренессанса, благодаря чему Тойнби приобрел бесценный опыт наслаждения изобразительным искусством *21.
А вот интерес к географии сформировался у него в эти годы под влиянием родственников – уже упомянутых выше ученых-биохимиков, в доме которых он гостил в 1903 г. во время ремиссии от перенесенной пневмонии, и которые подарили ему первый в его жизни исторический атлас. Карты настолько увлекли юного Тойнби, что он начал составление собственной “Drawing Book” – серии чертежей и картинок, родившихся в его сознании под влиянием увиденного. Чаще всего это были солдаты – египетские, ассирийские, персидские, византийские и даже солдаты армии Кромвеля. Все они вырисовывались со скрупулезным вниманием к элементам одежды и вооружения. Но подлинным шедевром книги стали карты, каждая из которых была посвящена одной из исторических тем. Здесь, например, были «Империя Александра Македонского», «Военные провинции Византийской империи», «Римская империя», «Африка в системе европейских колоний XIX века», наконец, «Британская империя»*22. Для того чтобы создать многие из этих карт, Тойнби приходилось прочитывать тома сопутствующей литературы. А как иначе нарисуешь карту «Мир в X веке» или «Мир в XII веке»? Эффект от этих занятий был колоссальный. Тойнби, например, понял, что Ближний Восток – это не только Ближний Восток периода завоеваний Александра Македонского. Это было занятие, которое помогло ему выйти далеко за пределы традиционной исторической любознательности, культивируемой в то время в британских школах.
Анализ школьных эссе Тойнби дает представление о кругозоре будущего историка, а также помогает понять роль школьного образования в формировании тойнбианского мировоззрения. Уже тогда в его сочинениях появляется цивилизационная проблематика. Конечно, обращение к ней не было в то время какой-то эвристикой. Под влиянием целого ряда разноплановых исторических обстоятельств (широкая колониальная экспансия и начавшийся вслед за ней процесс вестернизации; потеснение в маргинальность просветительских идей, расцвет исторической науки и утверждение романтизма и позитивизма, которые, несмотря на разную трактовку, были едины в требовании внимания к локальным сообществам и т.д.) во второй половине XIX – начале XX в. идея переосмысления господствующих представлений об историческом процессе, что называется, витала в воздухе.
Занятия античной историей становились дополнительным стимулом к актуализации этой проблематики. В частности, в написанном в годы обучения в Винчестере эссе о Византийской империи под властью Македонских императоров Тойнби заявлял: «Две цивилизации, которые гений Рима на мгновение перемешал, снова разошлись в разные стороны, причем в более антагонистической форме, нежели ранее». Кроме того, его исследования Ближнего Востока позволили ему вслед за Геродотом говорить о противостоянии Востока и Запада. Но в отличие от других, также пользовавшихся этой дихотомией, Тойнби не был готов заявить, что Запад всегда прав или является реальным носителем цивилизации. Наоборот, говоря о Византии, он утверждал о неблагодарности, «продемонстрированной западными людьми в отношении нации *23, которая столь многому их научила и которая столь много веков была их оплотом против всегда покушающегося Востока»*24. Таким образом, Византия в его понимании была цивилизацией, отличной как от Запада, так и от Востока. Это утверждение также не было собственно тойнбианским, но он не просто вычитывал фразы из древних текстов, а делал их центральными в своих последующих рассуждениях, в своем способе мышления. Все эти детские наития, первые работы – встреча знания с сознанием – несомненно, оказали влияние на формирование его мышления, если не актуально, то потенциально.
Параллельно с научным мировоззрением расширялись и горизонты политического сознания. Одно из школьных эссе Арнольда Тойнби было посвящено проблеме: «Может ли государство оставаться свободным, являясь империей для других государств?». Релевантность подобной тематики событиям в Британской империи начала ХХ века очевидна. Тойнби отвечает, подражая голосу римского сенатора эпохи Августина: «Нельзя свободному человеку навязать управление другими людьми без потери своей собственной свободы»*25. Этот вердикт шел вразрез с мнением правителей Британской империи, коими так гордились его родители. Таким образом, поступивший в 1907 г. в Оксфорд молодой человек явно обладал самостоятельностью мышления и намеревался развивать свой собственный взгляд на мир, демонстрируя интеллектуальную независимость и корректируя представления своих родителей, родственников и учителей.
В Бейллиол-колледже основными дисциплинами по-прежнему оставались древние языки, однако новые теоретические веяния, преимущественно в философии, политике и экономике, начинали подрывать устоявшиеся доктрины и исследовательские традиции. Прежде всего, речь идет о той внутренней и внешней критике позитивизма (она стала особенно актуальной на рубеже веков), в рамках которой стали появляться сомнения в объективном и позитивном характере социальноисторического познания, а также предприниматься попытки утвердить идею отличия исторического познания от естественнонаучного и одновременно защитить его научный статус. В противоположность традиционным представлениям утверждалась активная роль познающего субъекта в процессе исторического познания. В результате, возник тот сложный конгломерат представлений, который принято называть «философией жизни», где жизнь понималась как первичная, целостная реальность, соединяющая рациональное и иррациональное, сознательное и бессознательное, как поток непрерывных и одновременно прерывистых переживаний, а философия – не как наука, а как способ познания этой жизни/реальности, составляющей основу человеческого существования и деятельности нашего разума (А.Бергсон, А.Шопенгауэр, Ф.Ницше, В.Дильтей, Г.Зиммель и др.)*26.
Большинство практикующих английских историков в те годы мало интересовались теоретическими проблемами исторического знания, поэтому теоретические новшества врывались в сознание Тойнби опосредованно, прежде всего благодаря отдельным лицам из его окружения. Одним из них был А.Линдсей – философ, интересующийся скорее современной, нежели древней философией *27, в том числе философией Анри Бергсона. Его версия бергсоновской философии оказала значительное воздействие на Тойнби в 1907–1911 гг., о чем свидетельствует, в частности, написанное им небольшое эссе «Механизация: проблема дуализма». В этой философской, по своей сути, работе Тойнби пишет о борьбе двух начал бытия, в которой любой успех Жизни оборачивается поражением Механизации и наоборот. В процессе осознания себя Жизнь лишает себя жизненной силы: язык становится машиной посредством грамматики, мораль окостеневает в законе и традиции в результате механической формализации, происходящей под влиянием разнообразных обстоятельств. После тридцати страниц рассуждений в подобном духе следовал вывод, что этот «комплексный, трагический, дуалистический Мир и есть единственная Реальность»*28.
Думается, что влияние Бергсона на Тойнби было гораздо более глубоким, чем это заметно при чтении его юношеского произведения. Как известно, Бергсон утверждал, что специфический признак всего живого – самопроизвольность, не подчиняющаяся никаким причинноследственным зависимостям, т.е. человеку как живому существу не задана никакая жизненная программа, более того, самой судьбой ему вменено в обязанность искать и творить новые формы жизни. Все, что мы фиксируем в качестве норм, принципов или законов, есть не что иное, как результат прохождения «жизненного порыва» (потребности творчества) через материю. Из такого понимания реальности следовал вывод о том, что для соприкосновения с ней недостаточно научных конструкций или понятий, поскольку все они – из «другого» опыта, а потому всегда относительны, так как зависят от выбранной системы координат, точки зрения, ракурса рассмотрения *29.
Воздействие этих идей на Тойнби заметно даже при поверхностном чтении. Исследователи отмечали, что он часто оперирует такими важными бергсоновскими понятиями как «жизненный порыв», «творческое меньшинство» и т.д., хотя смысловое наполнение этих понятий у Тойнби не всегда чисто бергсоновское *30. Очевидно, что и тойнбианское понимание свободы как осознанной возможности реализовать свое человеческое достоинство, а следовательно, представление о персоналистичности и человеческой одухотворенности истории тоже сформировались не без влияния Бергсона. К сожалению, остается незамеченным другое: под воздействием Бергсона в сознании Тойнби утверждается такое понимание процесса исторического познания, в ходе которого конструируется не объективная реальность, а познавательный ход, интеллектуальная конструкция, если выражаться словами самого Тойнби, «интеллигибельное поле» исследования, при помощи которого можно посмотреть на полноту жизни. Непонимание именно этой особенности тойнбианской методологии, выразившееся в онтологизации созданных им интеллектуальных конструкций, и стало источником трудностей в понимании его творчества большей частью мыслителей ХХ века.
Тойнби и в зрелые годы останется верен многим положениям бергсоновской философии, за исключением одного – того самого, которое отражено в последней фразе приведенного выше отрывка юношеского эссе и которое наносит удар не только по усвоенной с молоком матери англиканской вере, но и по вере в самого Бога. Тойнби вдруг обнаружил, что отрицает христианство «как с позиций философии, так и с литературно-исторической точки зрения»*31. Помимо философии Бергсона, в немалой степени этому способствовала появившаяся в 1890 г. посвященная магии и религии книга Д.Г.Фрезера “The Golden Bough”. Компаративный метод Фрезера, примененный в изучении возникновения и развития мифов и ритуалов, фактически приглашал к сравнению евангелистских чудес с историями, рассказанными грекоримскими авторами. При таком сопоставлении христианство представало лишь как одна из обыкновенных религий-мистерий. В одной из своих работ университетского периода Тойнби утверждал, что христианство возникло из синтеза языческой и иудейской традиции в ответ на нужды конкретного времени и пространства, поэтому оно мало подходит для универсальной и вечной истины *32. Впоследствии перипетии личной жизни А.Тойнби, а также постепенная утрата веса бергсонианства заставят его пересмотреть это утверждение.
Секуляризация сознания в свою очередь не могла не повлиять на изменение проблематики исследований. Дело в том, что гуманистическая традиция европейского образования, опиравшаяся на теологию, концентрировала свое внимание на достаточно узких периодах античной истории, когда язык и литература добивались особых успехов – Греция Перикла и Платона, например, или Рим Цицерона и Вергилия. К началу ХХ века эта традиция стала уходить в прошлое. Теология отодвигалась в маргинальность, библейские тексты теснились светскими, которые, благодаря немецкой школе анализа источников, исследовались средствами гуманистической филологии. В русле этих подвижек британская антропологическая традиция изучения первобытного общества приглашала классицистов гуманитарной традиции расширить рамки своей юрисдикции и обратить внимание на популярные и иррациональные аспекты мышления древних; другими словами, предлагалось обратить внимание на то, что было до и после «золотых веков».
Юный Тойнби еще в школьные годы предпринимал попытки выйти за пределы традиционных тем и периодов. Он не раз критиковал своих учителей за то, что они уделяют основное внимание так называемому цицероновскому периоду римской истории, жертвуя при этом другими: «В конце концов, Диоклетиан оказал не меньшее влияние на современный мир, чем Вергилий», – писал Тойнби в 1907 г. в письме к родителям *33. Теперь он буквально нырнул в этот водоворот с головой. Его образование сконцентрировалось на классических, языческих, по сути, писаниях. Последовавший за потеснением традиционного христианства упадок духа в поздневикторианской Англии его не волновал.
Еще одно наитие школьных лет получит свое развитие в университетские годы. Речь идет о тойнбианской убежденности в наличии определенной корреляции между древней и современной истории, что специалисты того времени, как правило, отказывались признавать. Заявка на подобное видение истории впервые прозвучала в уже упомянутом школьном эссе, посвященном Византийской империи под властью Македонских императоров. В период обучения в университете это юношеское убеждение выльется сначала в поиск параллелей и сходных мест между событиями древности и современности, а затем – в первые намеки на циклический путь развития цивилизаций, который в 1920-е годы станет центральным в его исследованиях. Уже тогда он пытался сравнивать персидское вторжение в Грецию с завоеваниями наполеоновской армии или Оттоманской империи. Уже тогда, видя в древней истории взлеты и падения, он пытался рассматривать современность в рамках античного цикла. Например, древний Крит он сравнивал с современной ему Англией. Он отмечал, что завоеватели Минойской цивилизации влили северную кровь в Миной и Грецию, что аналогично циклу европейского развития в период перехода от Темных веков к Ренессансу. Таким образом, не веря, что история повторяется в точности, Тойнби был уверен в наличии параллелей *34.
Появлением и развитием подобных представлений Тойнби в немалой степени обязан своим университетским преподавателям Гилберту Мюррею (Gilbert Murray) и Альфреду Циммерну (Alfred Zimmern). Мюррей был профессором греческого языка, известным своими переводами Еврипида, Софокла, Аристофана и других мыслителей Греции. Повидимому, ему удалось ухватить и аккумулировать в своих исследованиях и преподавательской деятельности очень важное новшество тех лет: «слова, мысли и чувства древних вполне релевантны современному человеку» *35. В 1913 г. Мюррей к тому же станет тестем Тойнби *36. Влияние Мюррея хорошо отражено в более поздней тойнбианской заметке «Как работает историк». В конце статьи он утверждает, что историк должен иметь нечто подобное второму зрению, своего рода интуицию, чтобы видеть прошлое так, как будто бы оно находится перед ним. И добавляет: «Искусства и историописание схожи друг с другом, поскольку оба представляют собой попытку воображения влиять на опыт»*37. «Я благодарен моему старомодному классическому образованию, что оно уберегло меня от понимания человеческих проблем в духе немецкого 19 века»*38. Эти взгляды Тойнби не только остались неизменными на протяжении его жизни – он культивировал их в своих изысканиях.
Альфред Циммерн был преподавателем древней истории, которая, благодаря ему, приобретала для его слушателей практическое значение: «…Циммерн умел добиться этого, перебрасывая какое угодно количество мостов через реку времени между современной историей и древней. Очевидно, что его интерес к греко-римскому миру, такой же глубокий, как и мой, не исключал одновременного интереса к миру современному. Пример Циммерна показал мне, что оба эти интереса могут уживаться в одной голове, лишь ярче высвечивая друг друга» *39.
Незадолго до окончания учебы в университете Тойнби начал взращивать намерение написать объемный труд, в котором можно было бы соединить древность и современность, а также Восток и Европу в едином конспекте. Он назвал это «философией истории», но замысел оставался неясным до тех пор, пока не были найдены принципы, на основе которых он намеревался предпринять столь детальное исследование: «Это должна быть блестящая попытка продолжить историю Геродота (историю войн между Европой и Востоком)… но это должно быть еще шире» *40. Следует заметить, что в то время в Оксфорде не очень поддерживали макроисторические исследования. Тьюторы концентрировали свое внимание на специальных исследованиях, тексты читались слово за словом, студентов учили, что истина может быть извлечена только путем скрупулезной работы с источниками. Тойнби оправдывал эти ожидания, блестяще проявляя умение анализировать детали, о чем свидетельствует, например, его статья “On Herodotus III, 90 and VII, 75, 76”, с рассуждениями по поводу этимологии географических названий в Малой Азии, Кипре и некоторых других регионах Восточного Средиземноморья *41. Но Тойнби никогда не собирался посвящать себя только деталям. Даже размышляя об отдаленном Китае периода Монгольской империи, он писал о «Монголах на Западе и Востоке». Это был длинный и плохо связанный нарратив, посвященный политической и военной истории, но когда при защите работы на него обрушилась критика, он ответил, что ни в коем случае не ставил перед собой задачу составить скелет из фактов – хотелось нарисовать картину широких волн завоевания *42.
Думается, что в значительной мере на него влияли и немецкие исторические исследования того времени, в частности работы Эдуарда Мейера, попытавшего создать массивный и магистральный синтез египетской, вавилонской, греческой и римской историй *43. Его пять томов впечатляли. Мейер сделал для древности то, что Тойнби намеревался сделать для древности и современности одновременно. Не было в Англии историка, равного Мейеру по знанию древних языков, причем как восточных, так и европейских, и его умению объединять времена и пространства. Фактически он дал юному Тойнби модель для его собственного опуса и сделал свою работу так хорошо, что Тойнби даже усомнился в своей способности дополнить его. Тем не менее, идея засела в сознании. Но как подступиться к ее реализации?
Прежде всего, вставал вопрос о методе – центральный для исторического и тем более для философско-исторического исследования. Как известно, путь историософского познания весьма сложен и наталкивается вплоть до наших дней на огромные трудности, создаваемые сторонниками узкой специализации, с одной стороны, и абстрактнофилософской схоластики, с другой. Мы имеем дело либо с подгонкой фактов под некую теоретическую схему, либо с попытками вывести теорию непосредственно из фактов. В обоих случаях имеет место разорванность и эклектичность в понимании структур мира, типичным примером чего являются многочисленные всемирные истории, появившиеся в ХХ в. Кроме механического соединения огромного фактического материала, снабженного иногда весьма шаткими и банальными теоретическими скрепами, в подобных сочинениях мало полезного.
Молодой Тойнби чутьем угадывал, что критический метод Нибура, усвоенный им в процессе исторического образования, мало подходит для реализации намеченной цели. Тем более что одно из преимуществ занятий античной историей как раз и состоит в том, что сохранившиеся источники – литературные, документальные и археологические – относительно скудны. Историку античности «необходимо реконструировать из обрывочных следов и подсказок связную историю прошедших событий; ему нет нужды копаться в бесконечном количестве материалов»*44. Он не раз обсуждал эту проблему со своим младшим сокурсником по университету Льюисом Немиром, оказавшим на него воздействие в плане исследовательского метода. «Вы, – говорил он Тойнби, – стараетесь увидеть дерево в целом. Я стараюсь обследовать его лист за листом. Основная масса историков пытается рассматривать дерево ветка за веткой. И мы с вами сходимся в том... что этот последний подход, по меньшей мере, малообещающ»*45.
Рассуждения обоих в значительной мере были опосредованы дискуссией, развернувшейся в конце XIX – начале ХХ в. вокруг знаменитого тезиса Леопольда фон Ранке о том, что историк должен писать историю так, как это происходило на самом деле. И каждый из них старался, «следуя собственным курсом, найти некий способ выразить исторические события в терминах не мифов, но реальностей»*46. Немир принадлежал к той категории исследователей, которые, изучая человеческие деяния, задействовали «просопографический» (персонифицированный) метод исследования, заключавшийся в детальном анализе действий, мыслей и чувств отдельных человеческих существ, вовлеченных в рассматриваемые трансакции. Метод Немира нашел воплощение в задуманной им истории парламента, которую исследователь пытался написать через реальные деяния конкретных личностей, их жизни и межличностные отношения. Но героические усилия Немира все время наталкивались на превосходящую силу в виде несметного количества материала, которым ему предстояло овладеть.
Тойнби уже тогда отвергал такой путь. Он был убежден, что если попробовать «написать кусочек исторического повествования в терминах только лишь человеческих индивидуальностей и их взаимоотношений», то этот «эксперимент окажется разочаровывающим», поскольку «количество всего в человеческом окружении… непрерывно, беспорядочно и неумеренно возрастает, тогда как силы и возможности самого человеческого существа остаются теми же, что и прежде»*47. Он считал, что интеллектуальные модели обязательно должны присутствовать (и присутствуют независимо от нашего желания) на горизонте любого исторического исследования, ибо эмпирические описания – не самоцель; цель – проблема, ценность, смысл: «Если невозможно мыслить без интеллектуальных моделей, – а, по-моему, это невозможно, – лучше знать, что они есть; ибо модель, которая не осознана, властвует в человеческом уме бесконтрольно»*48. Впоследствии Тойнби нащупает выход из этой гносеологической «вилки», заключающейся, с одной стороны, в стремлении к верифицируемости, с другой, – в невозможности обойтись без интеллектуальных построений. Поскольку он был не в состоянии освоить и самостоятельно проанализировать первичные источники по широчайшему кругу проблем, он стал обращаться к историческим трудам «узких специалистов», используя их труды как исторический источник. Позже, характеризуя особенности своего метода, он писал: «Частью исследовательского метода, который я тогда выработал, было ознакомление с моими черновыми набросками, посвященными полемическим вопросам, заметками авторитетных специалистов из противоборствующих лагерей, с тем, чтобы, рассмотрев и сравнив различные замечания, соответствующим образом переработать мои предварительно написанные главы, прежде чем отослать текст в набор»*49.
По окончании учебы Тойнби был приглашен остаться в университете в качестве преподавателя античной истории, и он принял приглашение. Правда, получилось так, что приступить к исполнению своих обязанностей он смог только через год, так как выиграл годичный грант на повышение квалификации и решил потратить его на путешествие по тем странам, которые он столь длительное время изучал. Итак, 1911–1912 гг. он провел, путешествуя по Италии и Греции, изучая древние области и ландшафт, на фоне которого разворачивались те или иные исторические события. Это позволило ему пережить новый опыт и дало толчок к развитию его представлений об историческом процессе в целом и о взаимодействии цивилизаций в частности.
Прежде всего, здесь он впервые остро пережил то, что сам идентифицировал как «мистический опыт столкновения с прошлым». Первый раз это произошло в январе 1912 года, когда он, созерцая место древней битвы при Киноскефалах, мысленным взором увидел как римляне поражают македонян в 197 г. до н.э. Три месяца спустя он пережил сходный опыт на Крите, когда бросил взгляд на заброшенную венецианскую виллу – безмолвное завещание турецкой победы 1669 года. В третий раз ощущение подобного рода инсайта возникло у него при посещении цитадели Мореот в Моменвасии *50. Эти три случая не были первыми, когда Тойнби так ярко и живо вообразил себе картины прошлого. Его эссе периода обучения говорят о переживании его героями или им самим моментов «моментальной коммуникации с акторами частных исторических событий». Всего, по его подсчетам, это случалось с ним шесть раз. Вряд ли эти опыты можно полностью назвать мистическими, ведь они были результатом тщательного анализа построек, ландшафта и прочих вещей, оставшихся от разных эпох, что позволило его историческому воображению свободно преодолевать реку времени.
Изучение ландшафта также натолкнуло его на мысль о повторяемости прошлого. Рассматривая место в районе Микен, где раньше был форт и далее – открытая равнина Спарты, он обнаружил, что в средневековье на тех же холмах находилось укрепление, а на открытой равнине – деревня *51. Позднее концепция цивилизационных циклов станет центральной в его видении истории.
Наконец, ясно, что во время своего «второго греческого образования» Тойнби на собственном опыте ощутил разницу цивилизаций. Сравнивая древнюю Грецию с современной, он постоянно задавался вопросом об их различии и подобии. Ему впервые пришла в голову мысль: древняя Греция была центром тогдашней Ойкумены; возможно в будущем, когда центр мира переместится, скажем, в Китай, европейцы станут такой же периферией мировой истории, какой теперь является Греция. Интересно, что в письмах того времени эти прозрения не отражены – только в его поздних воспоминаниях. В появившейся сразу после путешествия работе о Спарте еще и намека нет на будущего Тойнби *52. Возможно, в период своего турне он не придавал этим интенциям большого значения или абстрагировался от них, но они продолжали резонировать в его сознании, со временем приобретая особую важность. По крайней мере, мечта о «философии истории» не оставляла Тойнби. Когда Г. Мюррей обратился к нему с предложением взяться за написание истории Греции, он ухватился за него с огромной радостью: его воображение сразу начало разворачивать масштабные картины разных периодов греческой истории, увиденные в их различии и одновременно в единстве. Но из-за мировой войны этому проекту суждено было состояться лишь много лет спустя *53.
Война опрокинула многие надежды Тойнби. Все это время он шел к себе по лестнице времени, где каждый этаж был годом или чередой лет. С началом мирового конфликта этот привычный ход времени был прерван, и этаж, на котором после его окончания оказался Тойнби, символизировал уже не просто смену лет – эпох.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 См. об этом: Воробьева О.В. Парадоксы восприятия А. Тойнби в современной российской историографии // Диалог со временем. № 4. М., 2001. С. 259–276.
2 Исключением можно считать попытку Е.Б. Рашковского реконструировать элементы интеллектуальной биографии Тойнби, рассмотрев его становление как историка-теоретика. – Рашковский Е.Б. Востоковедная проблематика в культурноисторической концепции А.Дж. Тойнби. М., 1976. С. 65–92.
3 McNeill W.H. Arnold J. Toynbee: A Life. New York; Oxford, 1989. P. 3.
4 Ibid. P. 7.
5 Три греческих образования // Тойнби А.Дж. Пережитое. М., 2003. С. 23.
6 McNeill W.H. Op. cit. P. 8.
7 Тойнби А.Дж. Указ. соч. С. 39.
8 McNeill W.H. Op. cit. P. 41–42, 43.
9 Дядя Гарри // Тойнби А.Дж. Мои встречи. М. 2003. С. 303.
10 Там же. С. 300, 303.
11 В XVII–XX вв. в англиканской Церкви было три направления: Высокая Церковь, стремящаяся к компромиссу с католичеством; Низкая, акцентирующая протестантские корни англиканства; Широкая, призывающая к объединению всех протестантов, в т.ч. неангликан.
12 Toynbee H. The Basest Thing in the World. L., 1891. P. 27.
13 См. русский перевод этой книги: Тойнби А. Промышленный переворот в Англии в XVIII столетии. М., 1912.
14 Тетушка Шарли // Тойнби А. Мои встречи. С. 320, 321.
15 Об этом периоде жизни Гарри Тойнби см.: Mowat Ch. L. The Charity Organization Society, 1869–1919: Its Ideals and Work. L., 1961. P. 105, 147, etc.
16 Тетушка Шарли // Тойнби А. Указ. соч. С. 315.
17 McNeill W.H. Op. cit. P. 30.
18 Дядя Гарри // Тойнби А. Указ. соч. С. 291–292.
19 Тойнби А. Пережитое. С. 18–19.
20 Там же. С. 21. См. также: McNeill W.H. Op. cit. P. 15.
21 Тойнби А. Мои встречи. С. 322–326. См. также: McNeill W.H. Op. cit. P. 14.
22 Ibid. P. 16–17.
23 Sic! Тойнби в это время часто подменяет понятия «цивилизация» и «нация».
24 McNeill W.H. Op. cit. P. 17–18.
25 Ibid. P. 18.
26 См. подробнее: Философы двадцатого века. Кн. первая. М., 2004. С. 11–12.
27 Scott D. A.D. Lindsay: A Biography. Oxford, 1971.
28 McNeill W.H. Op. cit. P. 28.
29 См.: Кузьмина Т.А. Анри Бергсон // Философы двадцатого века. С. 11–23.
30 См., например: Рашковский Е.Б. Востоковедная проблематика в культурноисторической концепции А. Дж. Тойнби. М., 1976. С. 78–80.
31 McNeill W.H. Op. cit. P. 25–26.
32 Ibidem.
33 Ibid. P. 16.
34 Ibid. P. 32.
35 См.: Murrey G. An Unfinished Biography. L., 1960. P. 15. О новаторстве Мюррея свидетельствует его книга: Murrey G. Five Stages in Greek Religion. L., 1912.
36 В 1913 году Тойнби женился на Розалинде Мюррей.
37 McNeill W.H. Op. cit. P. 28.
38 Тойнби А. Пережитое. С. 104.
39 Сэр Альфред Циммерн // Тойнби А. Мои встречи. С. 332.
40 McNeill W.H. Op. cit. P. 30.
41 Ibidem.
42 Ibid. P. 31.
43 Имеется в виду работа Э. Мейера «История древнего мира», издание которой осуществлялось в 1884–1902 гг. Один из последних историков, пытавшихся самостоятельно написать универсальную историю древнего мира, преодолев практиковавшееся до этого изолированное рассмотрение греческой истории. Кроме того, Мейер был сторонником теории циклов, которую он на основе аналогий во внешних формах ставил над прогрессом человечества.
44 Сэр Альфред Циммерн // Тойнби А. Мои встречи. С. 337.
45 Сэр Льюис Немир // Там же. С. 356.
46 Там же.
47 Там же. С. 357, 358.
48 Toynbee A.J. What am I Try to Do? // International Affairs. Vol. 31. 1955. P. 3.
49 Тойнби А.Дж. Мои встречи. С. 350.
50 Toynbee A. A Study of History. L., 1954. V. 10. P. 134–137.
51 Ibid. P. 107–111.
52 Toynbee A. The Growth of Sparta // Journal of Hellenic Studies. 1913. № 33.
53 Toynbee A.J. Some Problems of Greek History. L., 1969.
Воробьева Ольга Владимировна, кандидат исторических наук, доцент (Институт всеобщей истории РАН)
Продолжение следует
